Пара рельс искрилась на утреннем солнце, плавной дугой уходя за деревья метрах в пятиста от ребят. Поскальзываясь на гулко клацающей друг о дружку, влажной ещё от росы, крупной щебёнке насыпи Саня с Игнатом забрались на полотно, высыпали из карманов патроны прямо между шпал и шустро-шустро начали их раскладывать на обеих рельсах. Недалеко снялась и, шумно захлопав крыльями, полетела прочь ворона. Саня припал ухом к рельсу, упершись руками о чёрную, и потому уже достаточно нагревшуюся на солнце, шпалу. Металл обжигал, сохраняя ещё в себе ночной холод, однако, нескольких мгновений было достаточно, чтобы услышать гул и позвякивание приближающегося состава.
— Погнали, Чак (Игната никто из друзей не звал по имени, зато фамилия Овчаков сама собой произвела на свет замечательное прозвище) — едет уже!
Игнат подобрал те патроны, что не успели разложить, запихнул в карман шорт, оставляя серые отметины от щебёночной пыли и, спотыкаясь по плотно слежавшейся насыпи, осыпая одиночные камни, заспешил за Саней. Поезд показался из-за олешника. Ребята притаились за деревьями метрах в двадцати от полотна. По мере приближения состава было видно, что патроны начинают скатываться со своей вибрирующей стальной опоры. Внезапно Игнат сорвался с места и побежал к рельсам. Машинист его заметил, засигналил, высунулся из окна, размахивая рукой и страшно гримасничая, однако крика его было не разобрать: далеко, да и грохот колёс перекрывал любые звуки. Оказывается Игнат, пока они с Саней лежали за деревьями, наковырял стылой, но вязкой ещё смолы и теперь, отщипывая по кусочку, надежно приклеивал каждый патрон прямо к рельсу. Все, конечно, не успел, но штук пять — точно. Развернулся и улыбаясь во весь рот заспешил к другу, на ходу пытаясь стряхнуть приставшие к ладони остатки смолы вперемешку с корой и песком. Поезд налетел на патроны. Хлопки взрывов слились в одну коротенькую трель, едва различимую из-за грохота колёс. Игнат уже подбегал к Сане, запнулся и по инерции повалился прямо на него…

***

— Итак, чтобы построить прямую, параллельную данной, необходимо установить циркуль остриём в любом месте прямой и провести небольшую дугу, — стоя спиной к классу Катя Стасина орудовала огромным деревянным циркулем, остриё которого было сделано из свёрнутой конусом жестянки и никаким образом не хотело оставаться в одной точке прямой, а елозило туда-сюда по доске, издавая пренеприятный скрежет, прогоняя с недовольных лиц одноклассников остатки сна, обычно витающего до конца первого урока. Саня смотрел на Катю. Взгляд его скользнул параллельно длинным прямым волосам, что вспыхивали бликами глянцевых прядей в утренних, падающих из окна, лучах. За окном дзынькнул трамвай, отгоняя зазевавшегося прохожего. Внезапно в голове зашумело. Саня закрыл глаза.

…Игнат сам идти не мог: пуля попала где-то в поясницу, и ног он не чувствовал совсем. Саня тащил его на себе, закинув руки на плечи и скрестив у себя на груди. Далеко ли сможет утащить один двенадцатилетний мальчуган другого такого же? Но Саня не сдавался, потный весь в крови, игнатовой и своей. Он где то разодрал лицо: от брови, через правый глаз до самой нижней челюсти шел аккуратный шрам с запёкшимися уже краями. О, грибники…

***

— Давай за развалины, я прикрою — быстрый шопот Игната почти заглушался толчками сердца в барабанные перепонки. Саня покрепче сжал автомат и выскочил в неизвесность, однако не стрелял, чтобы не выдать себя. Обернулся. Внезапно череп у Чака вздулся и посредине лба вырос малиновый цветок, и осколки костей вперемешку с мозгом и кровью хлестнули веером прямо Сане в лицо. Пока тело Игната оседало на пол, напарник уже успел сделать два прыжка в его сторону, на ходу выхватывая циркулярку. Некто под ником «Russian Quaker», будучи выпиленным, подарил Сане ещё одно Гаунлет Хумилейшн. Из противника выпал и завращался на полу Рейл-ган (почему, интересно, Квакер на него переключился, но не воспользовался?), ещё один остался от Игната.
— Возвращайся, ту пара рельс дожидается, — Саня поправил наушники, сделал глоток отвратного кофе и, ухмыльнувшись, шагнул прямо на вращающийся тубус в предвкушении временного оружейного могущества в игре.

***

Взгляд не хотел фокусироваться. С третьей попытки это удалось. На Саню таращился вылитый он, только параллельно старому, едва различимому шраму, через всё лицо тянулся ещё один: широкий и белый, пугающий своей выпуклостью. «Где это меня угораздило?» — подумал Саня, осознав, что пялится в зеркало.
— Э, харэ сопли размазывать, ты чё, конус потерял? — Игнат изящно развернувшись в коляске подъехал и, наклонившись, заглянул прямо в глаза Сане — у-у-у, б*я, да у тя такие бульбы, что ты на полдороге свалишься.
Саня опомнившись почти бесшумно, воображая себя высококлассным пластическим хирургом, справился со «шрамом», протянул тугой бумажный конус Игнату.
— Не, я не буду, — Чак развернул полтинник и слизнул языком остатки порошка — это Катюхе на такси. Левый клубень какой-то и джеи под кислым, свою волну крутят, валим отсюда: видя инвалида-колясочника охранники всегда пропускали ребят без очереди, поэтому Саня с Игнатом никогда не тяготились сменой мест тусовки, иногда сменяя по три-четыре пирт (виват, Невромансер) клубов за ночь.

Катю нашли быстро, Игнат сунул ей купюру, попрощались. На улице было свежо и слегка прохладно. Солнце уже подсветило горизонт розово-оранжевым. Ночь, пятясь и задувая звёзды, потихоньку отпускала город, вместе с ней медленно, но верно, отпускало Саню. Толкая перед собой коляску с задремавшим Игнатом, он смотрел на небо в той стороне, где восходило солнце. Одна звезда упорно не хотела гаснуть, бросая вызов просыпающемуся дневному светилу.
— Глянь, х*ли она светится? — Саня толкнул Игната в плечо, тот приоткрыл глаза, посмотрел на небо.
— Дятел, это Венера. А вон ещё одна горит ближе к зареву, видишь, хотя где тебе, торчку, зенки-то замылены — это Меркурий.
Игнат снова поник, возвращаясь к молчаливому диалогу с Морфеем.

Дорога поднималась на мост, с которого были виден почти весь Партизанский, аж до самого «Туриста». Само, убогое своей примитивностью, здание, утренний лёгкий туман слегка прикрывал, утаивая следы недавнего ремонта на восьмом этаже (все остальные сдавались мелким конторкам под офисы и мало кого беспокоили, лишь градоначальники в середине нулевых, подальше от позора, сократили на две буквы название у филиала раскинувшего свою сеть по всему бывшему Союзу «Интуриста»), так что здание приобретало брутально-монументальный вид. Да и тряпичная мозаика с изображением рассвета на реке во весь фасад, выцведшая уже лет десять как, на стоящем рядом универмаге «Беларусь» — будучи погружённой в белёсую дымку, завораживала.
— Аллё, просыпайся. Дальше сам. — Саня растормошил Игната у поворота во дворы, тот нехотя поворочался, хрустнул затекшими костяшками и, шумно выдохнув, резко налёг на колёса, рукава кофты задрались, обнажив шрамы за обеих запястьях. Коляска дернула вперед, вырвав круглые дуги рукояток из саниных рук и встала на дыбы.
— Чак научит вас, как резать вены,
Превозмогая страх и боль.
Корабли поперёк бороздят просторы Вселенной,
Наша с вами участь — вдоль и только вдоль! — привычно, громко и с выражением, продекламировав вместо прощания что-то наспех придуманное, Игнат, развернувшись, сделал серьёзное лицо, нахмурив брови и собрав губы в тугой комок, не спеша завернул за угол.

Визг покрышек Саня услышал дойдя до ближайшего ларька «Белсоюзпечати». Бежать было недалеко, он даже не запыхался. Первое, что бросилось в глаза — длинные параллельные чёрные, ещё дымящиеся, жирные следы протектора на сером асфальте. Искорёженная коляска передним поворотным колесом намертво сцепилась с бампером бордовой жиги, словно преданный пёс, в неравной схватке защищая своего хозяина. Игнат лежал в стороне навзничь. Стеклянные глаза его с прищуром смотрели наискосок вверх: казалось, он с интересом разглядывал разводку троллейбусных проводов, да о чём-то задумался. Роняя слезы, оставляющие черные же кругляши на асфальте, Саня сел прямо на дорожное полотно. Одной рукой сжал Чаку плечо, другой — достал мобильник и набрал Кате.

***

— Всё, отбой! — Михалыч обтёр руки промасленной тряпкой и заглянул под хаммер.
Саня завозился в яме, собирая разложенные по краю инструменты, швырнул их кучей в чемоданчик и, высоко выпрыгнув опёршись руками о проложенные металлическим уголком края смотровой ямы, оказался на полу.
— Ну кто ж так бросает, — пожурил мастер. — А если завтра на больничный пойдешь? Через пару дней твоих ключей уже и Видок с лупой на зал*пе не сыщет.

Бориса Михайловича Зорина все в мастерской уважали, некоторые даже побаивались. Немногословный, он, имея вид сельского простачка, мог запросто взорвать мозг хитро вплетая в речь общеизвестные факты, пересыпая их собственными замечаниями, матом и энциклопедически выверенными тезисами.

Вернувшись, Саня аккуратно собрал инструменты и разложил по выемкам-канавкам: каждый в свою. Полюбовавшись пару секунд на параллельные друг дружке вытертые металлические, похожие на торчащие рыбьи спины в мелкой воде, круглые ручки ключей, отвёрток и воротков, Саня захлопнул чемоданчик и поставил его в свою именную ячейку в стенном шкафу.

В магазине он сначала взял бутылку сухого красного Шане, но, вспомнив какая сегодня дата, вернулся и поискал глазами что-нибудь брестского разлива. «Форстрат», — тот самый, что они с Чаком иногда употребляли, едва выйдя из магазина, удивляясь нехарактерной отечественному продукту мягкости при питье и интеллигентной напористости, с которой тот, двумя минутами после, раскатывался по организму, наполняя даже самые дальние уголки его теплом и энергией, — мгновенно оказался в корзине. Кассирша покосилась на странного покупателя, выбив две бутылки, различающиеся по цене в десять с небольшим раз.

Катя на звонок в дверь не открывала. Саня надавил толстую круглую, похожую на бараний рог, прорезиненную дверную ручку (сам делал, хотел, чтобы в мороз не так пальцы прихватывало, но все старые знакомые лишь скупо хвалили за находчивость да прятали глаза), оказалось не заперто. В лицо резко пахнуло газом.

***

— Ты соседям позвонил? — Андрей Иванович хмуро обвёл комнату взглядом, — итак полдня тут провозимся.
— А как же, да они и сами тут уже час толкутся на площадке, — Сергей нагнулся и небрежно поднял с пола наполненный чем-то шприц с аккуратно нанизанным на иголку сложенным вчетверо обычным листком А4, обрезанным до квадрата, развернул, подошёл к начальнику, протянул — гляньте, что этот торчок учудил.

Весь лист был исписан, света было недостаточно, чтобы прочесть, но в глаза бросался сам внешний вид записки: мелким почерком, с большими отступами между строчек, одна часть текста была написана поверх другой, строчки были перпендикулярны друг дружке ближе к краям, в середине же они размыкались и деформировались, наподобие разорванных и отогнутых прутьев клетки. Осторожно взяв листок из рук подчинённого Андрей Иванович подошёл ближе к окну.

— Во-первых, Серёжа, не торчок, а диабетик. А во-вторых, щурясь следователь наконец разобрал, что весь текст на листке состоял из одного лишь повторяющегося слова — теперь уже, свободный диабетик.